Отрок. Женское оружие - Страница 61

Она присела рядом с Анькой, взяла ее за руку; пришлось взять жестко: перепуганная девчонка попыталась руку вырвать.

— Тише, тише, девонька, — успокаивающим голосом, словно младенцу, проговорила Арина. — Ничего страшного я с тобой делать не собираюсь. Успокойся, позади уже все. Матушка ушла, мы тут с тобой вдвоем, никто нас не видит и не слышит. Вздохни глубоко, как только можешь… А теперь еще раз, только обратно воздух выпускай медленно… еще медленнее… Чувствуешь — вдыхается воздух холодный, а выдыхается теплый… изнутри горло греет… А я тебе еще ладонь на шею положу, от нее тепло на затылок идет… ты дыши, дыши… И вниз тепло от моей ладони по спине растекается… Спину-то распрями, дышать легче станет… Вот так, умница.

И сама не заметила, как заговорила певучим голосом, невольно подражая не только словам, но и интонациям старой ворожеи — так и вспоминать было легче. Анька в самом деле задышала ровнее, Арина расслабила пальцы — девчонка уже не вырывала из них свою ладонь.

— Хорошо, хорошо… ты в слова не вникай, ты голос мой слушай; он успокаивает, расслабляет… нету больше страха, нету злости, нету никого и ничего вокруг, только мы с тобой, и никто не придет и не обидит, а придет, я оберегу, заговорю… Ты же умница и красавица, только не видит этого никто, не понимает… Вот, вот так, правильно, расслабься, прильни ко мне…

Она притянула к себе Аньку, погладила по голове, а та в ответ, доверчиво прижавшись к незнакомой, только вчера впервые увиденной женщине, протяжно, со всхлипом, вздохнула.

«Ой, ведь совсем же ребенок еще, ей ласки хочется, а боярыня-то строга больно, да и некогда, поди — вон какое хозяйство на ней… Бедная ты, бедная, при живой-то матери в чужих руках ласку ищешь. Не оттого ль ты и не слышишь ничего и никого, что сама от этого мира отгородилась? В нем ты Анька-дура, и неуютно тебе здесь, маетно, а в мечтах жить слаще… и не обзывает никто, и дуростью не попрекает».

А сама продолжала говорить с Анькой монотонным голосом, переходящим почти в речитатив. И слова-то откуда-то взялись, словно старая ворожея сейчас ей те слова на ухо шептала — помогала.

— Ты поплачь, девонька, поплачь милая… тихонько так, незаметно, одними глазами. Слезы-то облегчат и утешат, тоску и горечь унесут и избудут… Дай всему, что накопилось, что тебя томит и терзает, со слезами вытечь — сразу легче станет… Вот так… вот так… тихонечко… Не спеши, милая, не спеши… ты почувствуй: внутри тебя сейчас комок сжатый, но он размягчается потихоньку, уменьшается… ты слушай меня, слушай…

По-над речкою да по берегам
Проросла полынь-трава по моим словам.
Трава тайная, заговорена,
И тропинка туда не проторена.
Как по небу-небушку, над полями,
Да над лесом, над степными ковылями
Издалече гуси-лебеди летели,
Из реки испить водицы захотели,
Да крылами над рекою помахали
Всю полынь на берегу истоптали.
Я с кручиною пойду на берег тот,
Пусть она слезами да в полынь уйдет.

Анька шмыгнула носом и утерла лицо рукавом.

— Ничего, ничего, пусть текут, пусть текут… Выпускай из себя все горькое, тоскливое, злое, — говорила Аринка все тем же размеренным голосом, словно продолжая читать наговор, но уже видела — Анютка расслабилась, обмякла, отпустило ее напряжение.

— Матушка меня в Ратное не отправит?.. — чуть слышно всхлипнула девчонка, явно с трудом выговаривая ужасные слова, и прижалась к Аринке еще сильнее, словно ища защиты; видно, эти сомнения терзали ее до сих пор.

«Ну хоть в память пришла, слышит что-то. А то ведь словно в мороке была. Вот теперь и говорить можно».

— Погоди, дай матушке тоже успокоиться. — Аринка погладила ее по голове. — Ты думаешь, ей легко было? Она за тебя перед родом в ответе. Она же тебя наказать ОБЯЗАНА была. Но ты — ее дочь, и от твоей боли ей вдвойне больнее. Поговорю я с ней потом, попрошу за тебя… только ведь этот раз не первый, наверное, и не последним может оказаться?

— Да не знаю я, что делать-то. Не знаю, как ей угодить! Что ни сделаю — все не так… Может, я и правда дура? — тоскливо проговорила Анька. Впрочем, слез на этот раз в голосе не слышалось, но звучала такая обреченность и покорность судьбе, что Аринка аж поежилась — совсем ведь разуверилась в себе девка.

— Я же не зря тебе помощь предлагала. Правда, ты тогда не услышала, — улыбнулась она Аньке. — Только тут дело такое — слушаться меня придется. Будешь слушаться-то? Слушаться и слушать?

— А ты и вправду научишь? — Теперь Анька глядела на Аринку с надеждой и вниманием. Та с облегчением перевела дух — получилось! Слушает ее девка. Возможно, впервые слушает кого-то столь внимательно. Теперь уже и серьезно с ней говорить можно было.

— Научу, — пообещала Аринка, глядя в переполненные надеждой глаза. — Вернее, разбираться мы с тобой вместе будем. А то один раз научу, а в другой меня рядом и не окажется. Так что давай думать.

— О чем думать-то? — с сомнением прогундела Анька и шмыгнула носом. — Я уж думала…

— И чего надумала? Говори, говори, не бойся, — подбодрила она девку, видя, что та не решается продолжать.

— Да не любит меня тут никто! — вздохнула та. — Даже Машка с детства задается и дурой обзывается! Вон, сейчас мы с ней боярышнями стали, а толку? Она-то боярышня, а я — дура Анька… Алексей и то… — Анька вспыхнула, спрятала глаза, заерзала на лавке и сразу как-то засмущалась.

«Ой, девонька, а ведь тебе он нравится… Ну ясное дело — муж взрослый, да еще такой весь лихой и загадочный, не то что отроки, и его насмешку тебе обиднее всего слышать. Да и ладно, не вредно это, почти все в этом возрасте через такое прошли…»