Отрок. Женское оружие - Страница 124

124

Всех помянула, да не по одному разу: и батюшку-свекра, который младшую сноху на словах готов на руках носить, лишь бы родила здоровенького, а как до дела доходит, так из горницы выгоняет. И Анька, неблагодарная, хоть бы словечко Корнею сказала, заступилась; забыла уже, как Лавр после смерти брата один на две семьи разрывался, а то бы совсем по миру пошли… И снохи со вчерашнего как с цепи сорвались — зудят и зудят: узнай, сколько воевода этому немому уроду отдать хочет, а то наши дети зимой голодать будут… вы нас с насиженного места согнали, сюда приволокли, теперь вам за нас и отвечать, а она-то тут при чем? Слезы уже иссякли, голос охрип, а Татьяна все говорила и говорила, никак остановиться не могла. В конце концов Вея решительно сунула ей в руку ковш с водой: «Пей!» — А когда та, стуча зубами о край посуды, продолжила свои жалобы, резко оборвала сестру:

— Что ты других виноватишь, на себя оглянись! — Не заметить досаду в голосе Веи было невозможно. — Какой ты в детстве была, такой и осталась, — не зря покойная матушка говорила, что у тебя на голове горох молотить можно — только слезы будешь лить да утираться! И в кого ты такая? Ты чего от Дарены ожидала? Любви и почитания? А что ее сестра младшая — Гостена, подружка твоя закадычная, со своей семьей теперь на выселках в холопках у Луки, ты знаешь? А что другой твоей подружки, Клены, сестра меньшая руки на себя наложить пыталась, когда ее Бурей себе присмотрел, — знаешь? Видела ее? Ты погляди, погляди при случае. Черная ходит, а в глазах смерть стоит. И сама Клена с детьми у Фаддея Чумы в холопках, ну так это еще ничего, по сравнению с Буреем. Вот Анна про то знает…

— Да что вы все мне Анну в глаза тычете! — возмутилась опешившая было Татьяна. — И так муж со свекром что ни день попрекают, теперь ты еще взялась! Ну чем она вам так глянется? Легко ей боярыней быть — у нее моих бед нету!

— Да что ты говоришь? — делано изумилась Вея. — А на что ей твои-то горести сдались? У нее что, своих не хватает?

— И ты туда же, а еще сестра называется. Да какие там у нее беды-то? Трое старших уже выросли, младшие подрастают; что в Ратном, что здесь ей все в рот смотрят. Даже мои сыновья про нее с почтением… Да еще и мужа себе такого на старости лет отхватила, совсем стыд потеряла, ровно девка красуется!

— Э-э, сестренка, никак ты ей завидовать вздумала? И вдовству ее тоже?

— Да что ты такое говоришь, Вея? Как можно? — перекрестилась Татьяна. — Грех это!

— Вот и вспоминай почаще, что она мужа схоронила. Сыновья твои к ней с почтением относятся? Так, знамо, есть за что. Что ты там еще ей в упрек ставишь? Детей пятеро, а у тебя только двое? В том ее вины нету… Что деток своих ты доносить не могла? Так и ей это знакомо…

— А ты-то откуда знаешь? Давнее же дело…

— Так я, Заглядушка, слушать умею… Бабы у колодца много чего порассказать могут, если слушать с умом.

— Ага, слушай-слушай, Варвара тебе наговорит, — не хотела уступать сестре Татьяна.

— Я же говорю — с умом слушать надо, с разбором. В Ратном-то, поди, не одна Варвара у колодца языком чешет, да и у лавки много чего любопытного услышать можно. Так что бросай ты о глупостях всяких… Ишь завидовать Анне вздумала! Ты лучше вспомни, как она вдовой осталась, с пятью детьми на руках, с Мишкой умирающим да свекром-калекой.

— Так за свекром и я не меньше ее ходила… — пыталась возразить младшая сестра, но Вею уже было не остановить.

— Да, днем. Но лежал-то он у Анны в избе, ночами к нему она вставала. Да какой «вставала» — металась от двух несмышленышей к больному Мишке, а от него — к свекру безногому. Этому тоже завидовать станешь? Или не помнишь уже? Ты ж болела тогда… в который раз, а она хозяйство волокла, разве не так? И никто от нее слезинки не видел, жалобы единой не слышал.

— Да кто же тебе наговорил-то такое? Люди-то правду видят, бабы небось мне сочувствовали, не ей. Она чужая тут осталась, а я-то со всеми сошлась. И сейчас ее осуждают — совсем стыд потеряла на старости лет…

— Эх ты, простая душа! Сочувствовали, как же! — усмехнулась Вея. — Те, кто тебя у колодца жалел да Анну поносил, из тебя, дурехи, хотели побольше вытянуть да выспросить. Чем еще попрекаешь ее? Алексеем? Тебя вот муж хоть раз пальцем тронул?

— Да Господь с тобой, Вея! О чем ты? Лавр-то поначалу с меня пылинки сдувал, сама знаешь, — улыбнулась воспоминанию Татьяна.

— Вот-вот. А теперь деверя своего вспомни. Сколько раз он на жене свой норов вымещал? Сколько раз ты в бане на ней синяки считала? Не оттого ли не всех детей доносила? Она хоть раз тебе жаловалась?

— Да она же сама всегда виновата была — мужу перечила…

— Угу… Ты себя-то хоть слышишь, а, сестренка? — скептически хмыкнула Вея. — Так-таки Анна и не соображала, что надо делать, чтобы побоев избежать? То, что муж на ней за что-то свое отыгрывался, до тебя так и не дошло? А вот она вовремя поняла: в новую семью попала — приспосабливайся, ищи в ней свое место. Любой жене это так же пристало, как и рождение детей. И сделать это можно только через мужа — только если примешь его целиком, таким, какой он есть, его заботами проникнешься, ему поддержкой и опорой станешь. Вот она и старалась, выгораживала его, чтобы о нем никто плохо не подумал. Так прикинь теперь, стоит ли ей Алексея в укор ставить или лучше порадоваться за них обоих.

— Ну-у, если так на это посмотреть, тогда, наверное… — Татьяна облокотилась на стол, положила подбородок на кулачки, задумалась, уставившись на стену. Вея встала, взяла стоявший на столе ковш, опять налила воды, с жадностью выпила и вернулась на прежнее место, дожидаясь, что же ей ответит сестра. Дождалась.

124